Что то меня на толкинизьменные сущности пробило

Если глянуть на приложение Б к ВК, в разделе про третью эпоху можно увидеть, что государь Арагорн родился и умер ушёл по собственному желанию в один и тот же день- 1го марта. Представляю себе- 4я эпоха, народ вовсю готовится к празднованию (государю то под 200), бароны-князья готовят торжественные делегации с подарками, все ждут халявы, хлеба и зрелищ, ленточки заготавливают, спиртное загодя завесли, сортиров передвижных понастроили:))) И такой облом. Государь то того... Изволил концы отдать.
А может он такой вот подарок решил народу сделать? И вспомнился мне похожий случай в Одну Новогоднюю Ночь, отчего и появилось нижеследующее:

Сказание о Борисе и Валерии

Полная свобода пришла с Ельциным, СССР ликвидировал Ельцин, Красный флаг снял Ельцин, попытался построить капитализм Ельцин. При Горбачеве у меня было 17 арестов по 15 суток за митинги. При Ельцине - ни одного. Горбачев в мае 1991 года посадил меня в Лефортово за призыв к свержению коммунистического режима. а Ельцин не посадил, дажке когда мы называли его за Чечню военным преступником
(Новодворская в чате Компьютерры 9.2.2001)

И Первым Демократическим президентом прожил он девять лет в великой славе и блаженстве; но вот Борис почувствовал приближение старости и понял, что пришли к концу отпущенные ему годы, хоть и долгими они были. Сказал тогда Борис семье:
-- О семья моя, прекраснейшая и возлюбленнейшая в этом мире! Моя жизнь увядает. Вспомните! Мы собирали, мы тратили, и вот близится время расплаты.
Давно предвидела это дочь его и жена его и остальные и поняли его сразу; и однако же горе охватило их.
-- Значит, государь, ты до срока покидаешь свой народ? -- спросили они.
-- Не до срока, -- отвечал он. -- Ибо если я не уйду теперь, то буду вынужден сделать это вскоре. А Владимир, наш преемник, уже достиг зрелости и может стать Демократическим президентом.
И после этих слов Борис вошел в Дом Президентов на Площади Молчания и возлег на ложе, приготовленное для него. Там он простился с Владимиром и передал ему ядерный чемоданчик и список счетов в швейцарских банках; затем все оставили его, а Валерия Новодворская, которую Борис велел призвать к себе, встала у его ложа. И вся ее мудрость и непримиримость не смогли сдержать мольбы к нему остаться еще немного. Ее дни не томили ее. Так вкусила она горечь взятой на себя Борьбы с СовкомЪ.
-- Госпожа моя, -- сказал Борис, -- воистину труден этот час, но ведь он был предрешен в день, когда мы встретились возле танка у Белого Дома в суровые дни СовкаЪ, где теперь никого не встретишь. И когда 2 года спустя добивали Кровавую Гадину, приняли мы эту судьбу. Подумай же, о возлюбленная, действительно ли ты хочешь, чтобы я ждал, покуда не иссохну и не упаду со своего высокого места, беспомощный и потерявший рассудок. Нет, госпожа, я -- Основатель Новой Страны и Первый Демократический Президент; и мне дан не только срок президентвкий длиною вдвое против обычного (и ещё незасчитанные годы до принятия конституции), но и милость уйти по желанию и вернуть дар. Теперь я засну.
Я не утешаю тебя, ибо такая боль безутешна на кругах этого мира. Но последний выбор -- перед тобой: раскаяться в своем решении -- и уйти у друзьям моим Биллу и Герхарду, и унести на Запад память о прожитых нами днях, которая будет там вечноцветущей, но всего лишь памятью; или же покориться Року Человеческому.
-- О нет, возлюбленный государь, -- отвечала она, -- этот выбор давно сделан. Нет теперь корабля, который мог бы унести меня туда, и я воистину должна покориться Року Человеческому, хочу я этого или нет, -- гибели демократии и свободы. Но послушай, Президент Свободной России: только теперь поняла я что после ухода твоего конец грядёт и Свободе и Демократии. И будут закрыты Последние Демократические Издания и коммерсанты отправятся в ГУЛАГ на погибель свою. Ибо если воистину, как говорят политтехнологи, таков дар твой людям, его горько принять.
-- Похоже, это так, -- отвечал он, -- но не будем повержены последним испытанием, мы, издавна отвергшие ГебнюЪ и СовокЪ. В печали разлучаемся мы, но не в отчаянии. Ибо, пойми! -- мы не прикованы навечно к кругам этого мира, и за ними есть больше, чем память. Прощай!
-- Борис, Борис! -- вскричала она, и, поцеловав ей руку, Борис погрузился в сон. Великая красота раскрылась тогда в нем, и в изумлении смотрели на него люди, ибо видели слитые воедино красу юности, доблесть зрелости и мудрость и величие его лет. И долго лежал он там, образ великолепия Президентов Демократических, в славе, незатемненной до конца света, коему суждено было случиться через 5 лет, когда из за козней Врага и Отсутствия Свободы Печати сломалась подстанция в Москве.
А Валерия вышла из Дома; сияние глаз ее потухло, и людям казалось, что она стала печальной и холодной, как наступление беззвездной зимней ночи. Затем она простилась с женой Президента, с дочерьми, Независимыми Журналистами и со всеми, кого любила, и, покинув большую политику, удалилась от публикии жила одна под увядающими деревьями до прихода зимы. Гусинский ушёл, и Ходорковский тоже ушел, и земля молчала.
Там наконец, когда опадали листья маллорна, но весна еще не настала, к ней пришли Светлые Эльфы в белонежных халатах и увели её в Чертоги Исцеления, где пребывать ей покуда мир не изменится, и пришедшие после люди не забудут окончательно дни ее жизни, и Свобода с Демократией не исчезнут окончательно на востоке от Моря.
Так завершается повесть о Борисе и Валерии; о том же, что случилось после ухода Пламенного Светоча Демократии, старые книги хранят молчание.